Михаил Одесский
Миф о вампире и русская социал-демократия
(литературная и научная деятельность A.А.Богданова)
I
На первый взгляд, трудно отыскать темы более далекие друг от друга. Идея вампиризма - порождение мифологического сознания, марксизм - рационально-материалистического. И все же темы эти взаимосвязаны: русские марксисты в поисках решения конкретных политических задач обращались к архаическому опыту, традиционно изучавшемуся маргиналами-оккультистами. На исходе XIX столетия самым популярным "эзотерическим героем" стал Дра-кула, позже превратившийся в своего рода символ XX века, и осмысление его деяний в фольк-лоре и литературе существенно повлияло на развитие русской социал-демократической доктри-ны. I Румынский господарь Влад III, более известный как Дракула (1431-1476), происходил из рода Басараба Великого, правителя Валахии (1310-1352), в тяжелой борьбе отстоявшего неза-висимость своего государства от Венгрии/1/.
Дед Дракулы - воевода Мирча Старый (1386-1418) - благодаря своей государственной муд-рости и военным удачам заслужил славу румынского Шарлеманя, хотя в итоге признал себя вассалом Османской Турции. Но тут уж у него просто не было выхода. В XV веке православная Валахия ока залась яблоком раздора для двух супердержав - Венгрии и Оттоманской Порты. За Венгрией стояло тогда все католичество, предпринявшее очередное наступление на правосла-вие, Порта же, борясь за лидерство в исламском мире, претендовала и на лидерство глобальное. Сохранить независимость, воюя на два фронта, не представлялось возможным, однако уступка Венгрии повлекла бы католизацию страны, а Порта в религиозной политике отличалась боль-шей терпимостью. Мирча Старый выбрал меньшее зло, на его, конечно, взгляд. Борьба двух су-пердержав реализовывалась в смене хозяев валашского трона. Как правило, принц из династии Басараба, претендовавший на трон, уже занятый ставленником одной из держав, получал под-держку (финансовую, военную и т.п.) от ее соперницы. После чего претендент, опираясь на группу недовольных бояр, затевал смуту и, если удача ему сопутствовала, становился господа-рем.
Отец Влада III - Влад II - захватил престол в 1436 году, свергнув двоюродного брата при поддержке венгерского короля Сигизмунда Люксембурга. Но позже, уступая турецкому давле-нию, Влад II вынужден возобновить вассальные обязательства валашских господарей и отпра-вить заложниками ко двору султана двух сыновей - Влада и Раду. Венгрия, конечно, тоже уси-лила давление, и Владу II постоянно приходилось маневрировать, изыскивая компромиссы. Тем не менее, в 1447 году он был убит по приказу регента венгерского королевства легендарного Яноша Хуньяди, а валашский престол занял новый венгерский ставленник. В 1448 году семна-дцатилетний Влад предпринял первую попытку захватить престол. Воспользовавшись тем, что войска Хуньяди были разгромлены турками, Влад с турецкой помощью воцарился под име-нем Влада III. Но - ненадолго: венгерский протеже, собравшись с силами, вернул престол. Он, однако, проявил излишнюю самостоятельность, и в 1456 году Влад III - теперь уже при под-держке Яноша Хуньяди - вновь вступил во владение отцовским наследством. На этот раз Влад III правил, сохраняя верность роду Хуньяди, и даже помог утвердиться на венгерском троне сыну Яноша - Матьяшу. Провенгерская политика пришлась не по нраву Турции, что и обусло-вило войну, начавшуюся в 1461 году. Влад III сам вторгся на территорию противника, и разгне-ванный султан Мехмед Завоеватель лично повел войска против взбунтовавшегося вассала. Влад III рассчитывал на помощь двоюродного брата молдавского господаря Стефана Великого и ко-роля Матьяша, однако надежды не оправдались. Родственник не только не пришел на помощь, но еще и попытался захватить валашскую пограничную крепость Килию, а Матьяш Венгерский не счел нужным ввязываться в войну, хоть и получил от папы Римского деньги на новый кре-стовый поход против турок. Оставшись без союзников, Влад III, тем не менее, продолжал вой-ну, причем даже турки удивлялись его храбрости, жестокости и таланту полководца. Но силы были не равны: валашский господарь потерпел поражение и бежал во владения венгерского ко-роля, бросив разгромленную армию. Новым господарем в 1462 году стал его брат Раду по про-звищу Красивый, а Влада III Матьяш Хуньяди заточил в темницу, инкриминировав бывшему союзнику сговор с турками. Историки спорят о том, насколько обоснованно было обвинение/2/, но, в любом случае, Матьяш сумел оставить у себя папские деньги, избежав под благовидным предлогом нежелательной тогда войны с Турцией. В тюрьме Влад III оставался более десяти лет и получил свободу, лишь перейдя в католичество. Затем он женился на родственнице коро-ля и, заручившись помощью Хуньяди, в 1476 году третий раз вторгся в Валахию. Владу III уда-лось захватить столицу, но вскоре он погиб в бою, причем обстоятельства его смерти до сих пор толком не выяснены. "Мировую известность" Влад III обрел еще при жизни. Главным обра-зом - благодаря неистовой отваге и столь же неистовой кровожадности, которая даже в мрач-ную эпоху Позднего Ренессанса казалась паталогической. Он был немыслимо жесток и к вра-гам, и к союзникам, и к подданным: рубил им головы, сжигал, сдирал кожу, принуждал к людо-едству, варил заживо, вспарывал животы, сажал на кол и т.д. и т.п.
В сажании на кол Дракула особенно преуспел. В зависимости от социального статуса приго-воренных колы различались по длине, диаметру, цвету, из них составлялись прихотливые гео-метрические фигуры - нечто вроде "сада пыток", где Влад III любил пировать на досуге, причем трупный смрад и стоны агонизирующих отнюдь не портили его аппетит.
Вот почему в историю Румынии Влад III вошел под прозвищем "Цепеш" (букв. "Насажива-тель-на-кол"). Даже в венгерской тюрьме Влад III, согласно древнерусскому "Сказанию о Дра-куле воеводе", оставался верен своим пристрастиям: ловил или покупал мышей и птиц, которых пытал, сажал на кол и обезглавливал/3/. Неистовость Влада III (в немецких источниках его на-зывают "wutrich" - "неистовый", "изверг", "лютый"), похоже, изрядно надоела не только врагам, но и подданным - они и убили Цепеша. Согласно версии XV века, Влада III в бою приняли за турка и, окружив, пронзили копьями, о чем, заметив ошибку, весьма сожалели/4/.
Но если все так и было, то почему же Влад III, успев зарубить пятерых нападавших, не успел объяснить остальным, что он - их воевода? И зачем "скорбящие" соотечественники, отрубив голову мертвому господарю, послали ее султану?
Кровожадную изощренность валашского воеводы европейцы обычно воспринимали в каче-стве некоей восточной экзотики, абсолютно неуместной в "цивилизованной" державе. Напри-мер, когда Джон Типтофт, граф Уорчестер, вероятно, наслушавшись об эффективных "драку-лических" методах во время дипломатической службы при папском дворе, стал сажать на кол линкольнширских мятежников в 1470 году, его самого казнили за поступки - как гласил приго-вор - "противные законам данной страны"/5/. Историки различным образом оценивали роль Влада III. Одни видели в нем национального героя Румынии, защитника от мусульманской экс-пансии, борца с боярскими злоупотреблениями (К.Джуреску), другие считали Влада III бес-принципным тираном, ничем не отличающимся от других государей-"макиавеллистов" Поздне-го Ренессанса, называли его правителем-"террористом", предтечей Сталина и Гитлера (Р.Макнелли и Р.Флореску)/6/.
Однако, по общему мнению, репутацию вампира-чернокнижника Дракула приобрел лишь в конце XIX века - благодаря воображению и таланту Брема Стокера (1847-1912), автора знаме-нитого романа "Дракула"(1897). Действительно, в письменных источниках нет упоминания о чернокнижничестве и вампиризме валашского господаря. Но если принять во внимание специ-фику этих источников, то выясняется, что фантазии английского романиста были отнюдь не беспочвенными. В XV веке, как, впрочем, и ранее, в Валахии не велись хроники - ни официаль-ные (княжеские), ни монастырские. Сохранились лишь десятки писем самого Дракулы (на ла-тыни и церковнославянском языке), да поздние записи фольклорных преданий о жестоком , ироничном, коварном, но мудром и отважном Цепеше. Что касается иностранных источников, то здесь наиболее значительны немецкие, венгерские, поздневизантийские и русские.
Среди немецких следует выделить десятки печатных памфлетов XV века, повествующих о "садистических" деяниях господаря-изверга, а также аналогичной тематики стихи венского миннезингера М.Бехайма. Точка зрения венгров представлена итальянским гуманистом А.Бонфинио, автором латинской хроники, подвизавшимся при дворе Матьяша Хуньяди. Она мало чем отличалась от немецких текстов - о православном государе, сжигавшем католические монастыри/7/, писали католики. С большей симпатией относятся к Дракуле византийские исто-рики XV века Дука, Критовул, Халкондил, но и они, главным образом, пересказывают истории о свирепых шутках Цепеша. На Руси же было популярно "Сказание о Дракуле воеводе", где ос-новным преступлением Влада III объявлялась измена православию.
Все истории о Дракуле напоминают анекдоты. Вот Дракула, встретив крестьянина в ветхой рубахе и узнав, что жена у него ленива, приказывает отрубить ей руки и посадить на кол: лен-тяйке руки не нужны - она и так безрукая, а потому и жить ей
незачем/8/. Или, например, Влад, взойдя на престол, спросил у бояр, сколько господарей знал каждый из них, и даже самый молодой боярин перечислил семерых; тогда Дракула сказал, что век господарский короток из-за постыдных боярских интриг, а коль так, т о и бояре не должны жить дольше, чем их повелители - справедливость господарь восстановил на свой лад, повелев казнить собравшихся/9/. "Анекдотичность" сближает письменные источники с народными пре-даниями о Цепеше, что неудивительно.
Нерумынские авторы, как правило, тоже основывались на рассказах очевидцев (или выда-вавших себя за таковых), т.е. на сюжетах, имевших фольклорное бытование, ведь тогда повести о "чужой земле" и воспринимались как легенды. Следовательно, весь корпус "дракулических" текстов - по сути фольклорен, а у фольклора свои законы. Авторитетный исследователь С.Н.Азбелев в связи с этим указывал, ч то фольклор "очень редко сохраняет точность фактиче-ских деталей, но у него есть другое преимущество: эпос может хранить веками без радикальных изменений ту обобщенную оценку сущности события, какая отложилась в сознании широкой общественной среды"/10/ . Потому сведения о Дракуле надлежит интерпретировать не только в историко-прагматическом аспекте, но - и прежде всего - в мифологическом. Это касается само-го имени, точнее прозвища Влада III Дракула. Федор Курицын, предполагаемый автор "Сказа-ния о Дракуле воеводе", характеризуя Влада III, прямо говорит, что "именем Дракула влаше-ским языком, а нашим - Диавол. Толико зломудръ, яко же по имени его, тако и житие его"/11/. Тут русский книжник XV века допускает ошибку, хотя и не принципиальную. По-румынски "дьявол" - это "дракул", а "Дракула" - "сын дьявола". Прозвище "Дракул" получил отец Влада III, однако историки традиционно объясняют, что связь с нечистой силой тут ни при чем/12/.
Отец Дракулы, еще не заняв престол, вступил при дворе Сигизмунда Люксембурга в элитар-ный Орден Дракона, основанный венгерским королем ("по совместительству" - главой Священ-ной Римской исмперии) для борьбы с неверными, главным образом - турками. Орден этот, его элитарный характер и герб описаны Э.Виндеке, современником и биографом Сигизмунда Люк-сембурга/13/. Став господарем, Влад II по-прежнему относился к рыцарским обязанностям на-столько серьезно, что повелел изобразить дракона - элемент орденской символики - даже на монетах, хотя изображение на монетах считалось сакральным, почему, кстати, фальшивомонет-чиков и карали так жестоко. Соответственно, неуемный рыцарь и заработал мрачноватое про-звище: "Дракул" означает по-румынски не только "дьявол", но и "дракон". И все-таки, излагая "эмблематическую" версию, даже её сторонники Р.Флореску и Р.Макнелли оговариваются: возможно, современники понимали прозвище господарей буквально. Смысл орденской симво-лики государь не разъяснял всем и каждому, зато изображение дракона вызывало у многих вполне определенные ассоциации. Опять же, Орден Дракона в качестве орудия борьбы с невер-ными выглядит довольно странно, а если учесть, что создавался он в эпоху небывалого распро-странения всякого рода ересей и чернокнижничества, то возникает закономерный вопрос: не поклонялись ли рыцари дракону-дьяволу? Известно ведь, что прадед Сигизмунда Люксембурга - император Генрих VII - был почитаем тамплиерами, а после разгрома храмовников - в тайных организациях, полагавших себя наследниками тамплиеров, сам же Сигизмунд, хоть и слыл рев-ностным защитником чистоты католичества, возвращал к жизни с помощью мага свою фаво-ритку графиню Барбару фон Чилли/14/.
Прямых свидетельств того, что Влад II считался колдуном, нет, однако, если прозвище "Дья-вол", немыслимое для христианского государя, все же закрепилось (вне зависимости от причин его появления), значит, в народном сознании сложилось соответствующее представление. То же самое можно сказать и о Владе III. Чем бы ни было обусловлено прозвище господаря, оно со-хранилось в фольклоре, т.е. информация, в нем заложенная, оставалась актуальной. Имя "Дра-кула" можно понимать и как "сын человека по прозвищу Дьявол" (Халкокондил именует "Дра-кулой" и Цепеша, и Раду Красивого - другого сына Влада II/15/), и как "приверженец Дьявола, следующий путями тьмы". Такого рода указания вовсе не обязательно относятся к области мо-рали, чаще всего имеется в виду связь с не чистой силой. Не случайно замок Дракулы местные крестьяне, о романе Стокера не слыхавшие, даже в ХХ веке считали местом нечистым/16/.
Примечательно и то, что многие "дракулические" предания повествуют о кладах, спрятан-ных валашским господарем, который непременно убивал ни в чем не повинных свидетелей, а подобные эпизоды характерны для легенд о колдунах и разбойниках. Клад не эквивалент банка, а ценность золотых монет и украшений опредляется не только их реальной стоимостью. Это, как указывает В.Я.Пропп, "утратившие свою магическую функцию предметы из потусторонне-го мира, дающие долголетие и бессмертие"/17/. В русском "Сказании о Дракуле воеводе" все прямо названо своими именами: жестокий властитель приказал мастерам изготовить специаль-ные бочки, сложить туда золото и опустить на дно реки, после чего Дракула "мастеровъ тех по-сеща повеле, да никто ж увесть съделанного имъ окаанства, токмо тезоимениты ему диа-волъ"/18/. Автор как бы расшифровывает миф, подчеркивая, что валашский господарь не про-сто тезка дьявола, но и действует словно колдун, по определению с дьяволом связанный. В кон-тексте "колдовства" Дракулы стоит вспомнить об уже упоминавшемся нападении молдавского господаря Стефана Великого на крепость своего кузена Влада III. При осаде Стефан был ранен стрелой, тяжело заболел и отступил. Рана не заживала сорок лет, а врачи, выписанные из Ита-лии и Германии, по таинственным причинам ко двору господаря добраться не могли, и в ре-зультате причиной смерти Стефана стала именно валашская стрела. История, по меткому заме-чанию исследователей, "дракулескная"/19/, т.е. анекдотически-загадочная, колдовская. Прямых свидетельств вампиризма Дракулы тоже нет, но зато есть немало косвенных. Так, в ирои-комической поэме Й.Будай-Деляну "Цыганиада" (опубликованной после смерти автора в 1875-1876 гг.) Дракула, возглавив армию цыган, борется с турками, злокозненными боярами и - вам-пирами/20/.
Известно, что Будай-Деляну использовал в поэме фольклорные сюжеты, потому указания на связь Дракулы с цыганами и вампирами особенно важны. Цыгане издревле считались народом мистическим, народом гадалок и колдунов, а в том, что будай-деляновский Дракула не вампир, но противник вампиров, ничего удивительного нет: обычный для мифологического сознания сюжет-"перевертыш" - герой сражается с собственной ипостасью. Соответствующие намеки нетрудно найти и в описании гибели Дракулы. Разумеется, есть основания предполагать, что воины Влада III обратили копья против господаря по сообржениям страха и мести или ради ту-рецкой награды, а голову отрубили, дабы по слать султану и тем самым выслужиться или на-глядно подтвердить выполнение "заказа" - голова Цепеша была выставлена в Стамбуле на все-общее обозрение. Но при всем том воины Дракулы действовали именно так, как обычай пред-писывал поступать с вампирами : тело кровопийцы надлежало пробить острым оружием/21/, а голову - непременно отделить от туловища. С этой точки зрения хварактерна также история мо-гилы Дракулы/22/. Влад III был похоронен недалеко от места гибели - в православном Снаго-вом монастыре, которому его род покровительствовал. Кстати, согласно местному преданию, на территории монастыря располагалась пыточная тюрьма Цепеша. В 1930-е гг. археологи про-вели официальное вскрытие могилы, но нашли там только следы осквернения - мусор и осли-ные кости. Зато неподалеку обнаружилась идентичная по размерам безымянная могила, где ле-жали скелет без черепа и остатки одеяния, подобающего валашскому господарю. Интересно, что первый раз Дракулу похоронили напротив алтаря, а второй - под каменными плитами пола, похоже, с той целью, чтобы входящие попирали прах Цепеша. По мнению исследователей, оск-вернили могилу и "перезахоронили" Дракулу монахи Снагова монастыря, причем сделали это на рубеже XVIII-XIX веков - как раз тогда, когда Й.Будай-Деляну и писал "Цыганиаду". Не ис-ключено, что, почитая Цепеша - национального героя, соотечественники не забывали о другом его лике - Дракуле, кровопийце и чернокнижнике. Впрочем, если б не было мифологически-фольклорных указаний на вампиризм Цепеша, все равно было бы правомерно соотнести имя Дракулы с легендами об упырях. У румын существует поверье: православный, отрекшийся от своей веры (чаще всего принявший католичество), непременно становится вампиром/23/, пере-ход же в католичество Влада III, некогда грабившего католические монастыри, безусловно, стал весьма впечатляющим событием для его подданных-единоверцев. Вполне вероятно, возникно-вение этого верования обусловлено механизмом своеобразной "компенсации": переходя в като-личество, православный, хотя и сохранял право на причащение Телом Христовым, отказывался от причастия Кровью, поскольку у католиков двойное причастие - привилегия клира. Соответ-ственно, вероотступник должен был стремиться компенсировать "ущерб", а коль скоро измена вере не обходится без дьявольского вмешательства, то и способ "компенсации" выбирается по дьявольской подсказке. Кстати, логика "компенсации" провоцирует и ныне появление "хоррор-ных" сюжетов о вегетарианцах-убийцах, палачах-активистах "Общества защиты животных" и т.п. В XV веке тема вероотступничества особенно актуальна: это эпоха наиболее интенсивной католической экспансии, что уже отмечалось выше. Именно тогда гуситы воевали со всем като-лическим рыцарством, отстаивая "право Чаши" (т.е. право причащаться Кровью Христовой, бу-дучи католиками-мирянами), за что их и прозвали "чашниками". Борьбу с "чашниками" возгла-вил император Сигизмунд Люксембург, и как раз тогда, когда отец Дракулы стал "рыцарем Дракона", главным противником Ордена были не турки, а мятежники-гуситы/24/.
Современники вполне могли видеть в Дракуле упыря, однако следует учитывать, что их представление о вампирах существенно отличалось от нынешнего, сложившегося благодаря литературе "ужасов" и кинематографу и восходящего к романтичской и неоромантической ли-тературе, а также к преданиям XVII-XVIII веков. В XV веке упыря считали не разносчиком вампирической "эпидемии" (который, в свою очередь, был ранее заражен другим вампиром), но колдуном, чернокнижником, обязательно заключившим союз с дья волом ради благ мир-ских/25/. Такому колдуну-вампиру кровь нужна еще и для совершения магических обрядов/26/. К примеру, современник Дракулы знаменитый Жиль де Ре, маршал Франции, вошедший в ис-торию изуверскими казнями и пытками, подозревался в колдовстве: предполагалось, что он, будучи магом, использовал кровь и внутренности жертв. Не исключено, что и "кровавые гека-томбы" Влада III воспринимались аналогично - колдуну-вероотступнику тем более полагалось быть изощренно жестоким, сладострастно экспериментировать с человеческим телом и кровью. Любопытная параллель есть и в русской литературе: колдун-оборотень из повести Н.В.Гоголя "Страшная месть" - вероотступник, причем именно перешедший в католичество, и он хранит в земле несметные сокровища. Итак, в основе стокеровской версии Дракулы-вампира - опора на реконструкцию мифа и реальные исторические документы. Практически каждой черте, припи-санной Дракуле, можно найти то или иное обоснование, мотивировку. Вот, например, называет Сток ер своего героя "берсерком", объясняя это - не вполне убедительно с исторической точки зрения - родством Дракулы со скандинавскими витязями, известными беззаветной отвагой.
Но, с другой стороны, здесь легко увидеть переосмысление эпитета "wutrich", который в не-мецких источниках используется как по отношению к Дракуле, так и для характеристики "лю-той" храбрости берсерков. Образы же Дракулы-предводителя отряда цыган, Дракулы, ведаю-щего тайны древних кладов, Дракулы-упыря и чернокнижника - не прос то вымысел, но резуль-тат синтеза интуиции ученого и фантазии литератора.
